Земля заражена неизвестной болезнью, вокруг враги, а ты — избранный. Экспериментальный рассказ об эпизоде психоза.

Был ли один-единственный момент, когда мир сбросил свою тугую нескладную рябь и сделался кристально-прозрачным?

Момент или череда моментов, каждый раз я начинаю отсчет по-новому. Но однажды, это совершенно бесспорно, моя студенческая комната— серое покрывало, складной стол, маленький французский балкон, а в нем и за ним небо, дорога, велосипедисты и машины, — все предстало передо мной нагим, освещенным (или светящимся?) ослепительно и любовно.

Так ли надо об этом рассказывать? Верно ли выбрана точка отсчета?

Начало, знаю я, предполагает выбор:

а) Стать богом и творцом вселенной

б) Стать частью важного плана, уберечь мир от катастрофы: войны, экологического кризиса, вторжения инопланетян

в) Понимать язык животных

г) Войти в контакт с ангелами и демонами

И так далее, и так далее.

Можно взболтать и смешать, посыпать по вкусу. Заторможенностью или возбуждением.

Однако выбора этого не видно за гладью прекрасной, тихой, волшебной. Выбор совершается сам, как будто падают кости, как будто колесо останавливается, и стрелка указывает на сектор «приз». Коктейль уже на столе, и ты пьешь его из трубочки, сначала нежную пенку, потом терпкий алкоголь на дне.

Конечно, все не так просто, не так мгновенно, не так поэтично. Попробуем снова.

Первый психотический эпизод обычно возникает у мужчин в юношеском возрасте (16–25 лет), у девушек он может быть несколько сдвинут во времени на более поздние сроки.

Я хочу вставить еще несколько цитат: про симптомы и риски, про типичное течение, про лечение. Галлюцинация, бред, попытки самоубийства. И останавливаюсь. Не то, все не то.

Сначала:

N едет на велосипеде, он крутит педали, сегодня они особенно хороши, быстрые и ловкие, они несут его вперед. N чувствует, что, наконец, события последних недель — смерть друга/потеря работы/безответная влюбленность/неудачный реферат по географии (вставьте свое) — остались позади. Они больше не видятся ему тяжелой нависающей льдиной, колючей в своей холодной непроницаемости. Там, где была тьма и холод, наступила весна, пришло то единственное, чего он ждал, сам того не ведая, что-то, похожее на солнце или любовь, что-то, наполняющее его одиночество смыслом и светом, таким, которые не нужно ни с кем делить, никому протягивать.

Вдруг велосипед наклоняется, то ли зацепившись за неровность дороги (выбоина в асфальте), то ли отозвавшийся на неверное движение руля при повороте.

Велосипед падает, падает велосипедист. Он чувствует тупую боль, которая проникает будто бы из иного, другого измерения. Но кроме боли его охватывает страх. Он понимает, что падение это перекинуло его в другое пространство. Он видит небо — тучи уже застилают солнце, поднимается ветер, а он лежит, слабый, беспомощный. Сердце колотится быстрее, к нему приближается тот, кто гнался за ним, кто устроил это падение. Надо спасаться, бежать, улизнуть.

В мире после падения стремительно происходят изменения. Люди инфицируются болезнью, которая съедает их мозг и превращает в роботов. По телевидению предупреждают: бегите. N видит, как в глазах зараженных исчезает человеческое и появляется чужое. Сам он не знает, что делать, как спастись, пока ему не приходит мысль — бежать в лес, дальше, туда, куда еще не попали зараженные.

День и ночь, еда и сон, — все это пропадает в зараженном мире, где ставки слишком высоки. Когда зло уже очень близко, он снова выходит на связь с другом, но его слышно редко, а чаще — зло.

И так далее, и так далее. Взболтать, смешать, посыпать по вкусу. Повторить.

Сюжеты взлетов и падений, созидания и разрушения повторяются снова и снова, облачаясь в новое время, в новые предметы, новые лица, но стремясь сказать что-то важное, бесспорно, важное.

N попадает в больницу очень усталым. Он подозревает, что больница это лишь маска, но каких из сил? Пока он не знает и надеется, вокруг вырастают стены, закрываются двери. Методы лечения и степень насилия, которые будут применены к нему, отличаются от страны и бюджета его семьи.

N будет плыть в тумане, пока подбирается медикаментозная терапия, будет с недоверием смотреть на лекарства — они хотят сделать меня овощем — будет чувствовать себя оскорбленным выдвинутыми обвинениями. Или иначе. Вариантов, как и вариантов вселенных, множество.

Если N повезет, то через пару месяцев бесстыдный мир снова накинет свою плотную рябь, притворится, что никогда не был нагим, говорящим, сияющим. И N предстоит снова выбирать сторону — сторону, на которой он слаб и немощен, на которой он больной и немой, или сторону, которая грозит ему болью, но манит величьем и близостью. Как тут устоять?