У мальчика Валеры есть ручки и ножки, но зовут его Аква, и с водой у него гораздо больше общего, чем с людьми

Я – Аква. Меня зовут Акулычев Валера, но я ни разу не произносил свое имя вслух, потому что по природе своей лишен способности говорить. Мама уверяет, что в шепоте и свисте, который доносится из моего горла, она может разобрать «аква». Поэтому меня и зовут так. Мы с мамой живем в тихом поселке Новой Москвы, со всех сторон окруженном лесом. Что еще надо для мальчика, который не в состоянии говорить и ходить?

И еще я немного застенчив. Особенно с женщинами.
Со мной оказалось проще, чем предполагали, потому что меня не никуда не надо возить. Все, что требовалось, находилось рядом, даже школьную программу я осваивал дистанционно. Моя мама (дипломированный архитектор) спроектировала пандус, который вел прямо к двери нашей квартиры на первом этаже, и мы избегли тех мучений, которые инвалидам доставляют ступеньки.

Я попросил маму, чтобы она дала мне свободу, и она позволила мне передвигаться без ее помощи. Мне шестнадцать, и я взрослый человек, чтобы понимать, что мне позволительно, а чего нельзя. Мои тонкие лиловые руки привязаны к поручням коляски. Лиловые – из-за синяков. Нельзя мне практически все. Но решать – ей, маме. К счастью, она всегда поступает правильно.

Мама попросила моего папу приобрести для меня коляску, на которой я бы мог передвигаться без посторонней помощи. Тогда семье обсуждали вопрос, требуется ли маме машина, но вопрос решили в пользу коляски. Этот аппарат, привезенный из Германии, имеет много функций и удобен в обращении. Насколько это, вообще, возможно для человека, который не имеет возможности совершать мелкие движения конечностями. Хотя я и способен поднимать руки и ноги, но мелкая моторика у меня не развита по той причине, что пальцы гнутся в другую сторону. Когда врачи из Германии, куда я приехал на реабилитацию, увидели меня, они всплеснули руками – еще никогда им не попадался столь перекрученный и беспомощный организм. Мне только посочувствовали. Попади я к ним раньше, они могли бы мне помочь. А если бы они занялись мной в младенческом возрасте, я бы не отличался от других людей, разве что двигался и говорил бы чуть медленнее. Но я заверил маму, что не обижаюсь на судьбу: все идет так, как идет, и ладно.

Я умею писать. Для этого мне надевают на голову смешную шапочку с длинным стилусом, отчего я становлюсь похожим на Пиноккио. Мне запомнилась улыбка на губах мамы, когда она впервые увидела меня в таком виде. Пишу я медленно, но не теряю надежды. Когда мама просит меня показать ей написанное, я не разрешаю. Свои ошибки я исправляю сам.

Мой папа не живет с нами. Он занят бизнесом, который занимает все его время, и появляется на выходные, да еще в отпуск мы ездим вместе. От лета у нас остаются фотографии, на которых мы всей семьей: мама, папа и я. Фотограф помещает меня в центре, сажает на лавку или на дерево, и без коляски не сразу поймешь, что я инвалид. С виду мы нормальная семья.

У нас в поселке живут нормальные люди, которым, можно считать, повезло, что они остались в живых. В этом лесном местечке бизнесмены прячут своих жен и семьи, такой причудливый стиль жизни они объясняют деловыми интересами.

Когда моя мама пошла учиться на детского психолога (из матерей инвалидов получаются прекрасные психологи), она сразу приобрела клиентуру. Детей с различными отклонениями у нас в поселке хватает. Взять хотя бы соседскую девочку тринадцати лет, которая чувствовала себя так неуверенно, что не поднимала глаз от дороги, когда прогуливалась на улице. У нее бледная кожа и темные глаза. Она боялась меня еще больше, чем я ее.

В ее семье царит строгий порядок. Она сбегает на улицу от дисциплины.
Я киваю ей при встрече: мы друзья. Я снисходителен и даже, заботлив, как отец.
Мама всегда настаивала на приличиях. Таковые требовали, чтобы я здоровался с молодой особой, поэтому уже при подходе я ревел во всю мощь своих легких и глушил мотор коляски. «Привет, Аква», – обо мне она знала от мамы, которая с ней работала над личностным ростом.

Я бы мог рассказать ей, чего мне стоило отвоевать у родных право на свободное перемещение по поселку. Несколько раз я падал с коляски (зрение у меня неважное), и меня, всего в крови, приносили домой на руках. Коляску, которая стоила, как БМВ, пришлось отдавать в починку, тогда я и узнал о ее высокой стоимости.

Но, в конце концов, мне предоставили поступать по своему усмотрению. Мама попросила разрешения у жилуправления прибить поручни в тех местах, куда я заезжал на пандус, и всем продавцам в округе оставила номер своего телефона. Что, в конце концов, сыграло свою роль.

Однажды, по своему обыкновению, я выехал на кольцо прогуляться.
Круговая аллея граничила с лесом, опоясывая наш поселок. Когда люди уезжали на работу, на ней практически не бывало машин, однако сегодня было исключение. Я заметил несколько людей, они держались неприметно, насколько это возможно на полупустой улице в разгар дня.

В кустах стоял черный лимузин с затемненными стеклами. Судя по номерам, к нам заехали чужие, которые и бросили машину в лесу, хотя стоянка рядом оставалась совершенно пустой. Я доехал до конца переулка, вывернул на неширокую улицу, держа ухо востро. Один поворот, второй, третий. Я не торопился.

Их появление вызывало к меня тревогу, поэтому совершив объезд наиболее значимых мест (почтовое отделение – магазин–еще один магазин и жилищная контора), я вернулся на кольцо. Машины на старом месте не стояло. Я встревожился еще больше.

Специфика нашего района состоит в том, что жители не особенно охотно покидают свои дома предпочитая доставку, потому что показываться в местах скопления народа для них небезопасно. Многие из членов их семей находятся в бегах, некоторые скрываются от правосудия – короче, все мы здесь прячемся не от хорошей жизни. Так что появление чужака в дневное время вплелось тревогой в сокровеннейшие переживания, которые переполняли меня во время прогулки. Я заметался как угорелый по району и несколько раз едва не свалился с коляски, слишком резко наехав на бортик.

Кругом меня ничего не происходило, если не считать соседки Дины, вышедшей из магазина, который она посещала каждый день. Ларек занимал первый этаж жилого дома, к нему вела железная лестница. Снизу послышались тихие шаги. Это возвращалась девочка.

Она по-кошачьи пружинисто и тихо спустилась по лестнице, перескакивая через две ступеньки. Какой-то мужчина последовал за ним. Значит, началось.

«Осторожнее», – хотелось мне предостеречь ее, заглянуть ей в душу своим пронзительным взглядом. Но времени на разговоры не осталось.

«Значит мне придется это сделать». – И я резко повернул в ее сторону.
Что делать? Проехать мимо них, опустив глаза? Так не пойдет. Придется биться.
Прямо на моих глазах двое мужчин выскочили из лимузина и стали затаскивать ее на заднее сидение. Вся улица словно вымерла, ни одного человека. Скажу больше: закричи я, и никто бы не отозвался. Все привыкли к тому, что я не могу разговаривать и кричу, когда хочу поздороваться.

И в тот миг, когда машина уже разворачивалась, направляясь к выезду, я ударил коляску о колеса автомобиля. Поскользнувшись на снегу, она ударилась и колесо отскочило. Но и на трех колесах мы с коляской шли на абордаж.

Ну что же? Вот он, финальный акт. Главное - сохранить жизнь девочке. Остальное неважно.

Сказать, что я обдумал свой поступок, неправда. В тот момент у меня в голове царила пустота, и только позже я нашел этому объяснение. Даже если бы похитители не успели причинить девочке ущерб, насилие нанесло бы ей непоправимую травму в области психики – и без того расшатанной, если верить моей маме-психологу. А ведь никто не мог дать гарантий, что эти бандиты отнеслись бы к ребенку по-человечески.

Я не видел, как подошла машина скорой помощи и как меня в нее погрузили. Но я помню, как Дина на мгновение замерла, оглянулась и посмотрела в мне глаза.

«Пообещай мне», – попросила она, но я так и не понял, что она хотела сказать
Опьянение погоней постепенно отступало, оставляя лишь слабость, дрожь в теле и странное, тяжёлое чувство опустошённости. Я потихоньку выползал из комы в сторону жизни. Я слышал, что говорят врачи. «Он впал в транс, похожий на одержимость, когда он не чувствует ни боли, ни страха, ни усталости. Такое с ним в первый раз».

…Я открываю глаза. Вот он, момент просветления. Я вижу золото и синеву, лучи солнца до краев наполняют окно светом. Мое тело горит, оно источает жар. У меня поднялась температура. Медсестра сделала укол. Потом приходит врач и назначает капельницу. Руки у меня высохли, как палочки. Им придется долго искать место, чтобы воткнуть иголку.

Наградой мне – улыбка девочки, она приходит навестить меня. Эта награда во много раз превосходила все мои испытания.

Я чувствовал благоухание оранжерейных цветов. Я не стал спрашивать, от кого цветы. Я и не смог бы спросить. Я смущен. Мама говорит, что в отношение женщин я архаичен.

Все, связанное с девочкой в моем сознании золотыми ореолом. Ее зовут Дина. Мы ходим с ней в один класс, просто я занимаюсь дистанционно.

Она рассказывает мне, что в школе над новенькими учениками подтрунивают. Как бы она хотела, чтобы ее не замечали. Вот на меня никто не обращает внимания, потому что я там не появляюсь. А вот она сразу заметила мое отсутствие, когда прошлым летом я уехал с родителями на юг. Дина сказала, что она скучала все лето.

Она посетила меня дома. У моей мамы она спросила разрешения взять меня за руку. Мои кисти содраны в кровь, кожа покраснела и обветрилась. Кое-где еще кровоточат порезы, но боль почти ушла. Не верится, что это произошло со мной.

«С Вами все в порядке?» – участливо поинтересовалась она.
С какой бы радостью я бы ответил: «Да...да, все хор...рошо», – пусть бы и заикаясь немного.
Я бы попросил разрешения ее проводить.
Но я не могу поднять и руки.

Мама говорит, что со мной ничего страшного, просто я простудился, когда лежал на снегу. Я говорю слегка охрипшим голосом, хотя никто, кроме нее, не может разобрать моих слов.

Они тихо беседовали между собой. Мама жаловалась, что мою-чудо коляску не удалось восстановить, и очень долго мне придется довольствоваться старой, но я считал, что это нормально. Главное, что девочка осталась цела. Маму удивляло, что люди, машину которых я столь отчаянно протаранил (она не находила объяснений моему поступку), оказались столь великодушны, что не стали предъявлять претензий.

Мне, конечно, порядком досталось – выбил зубы и сломал пару ребер. «Краше встают из могилы», – вот, что сказал доктор, но мама не разрешила увозить меня в больницу.

И когда вы смотрите на мой лиловый профиль на фоне белой стены, и вам кажется, что я сплю или что я ничего не чувствую, знайте, что я просто спокоен, как спокойна вода в ожидании, когда настанет время для половодья и хлынет поток чувств. У меня все нормально.

Мое имя – Аква.

ЕЛЕНА ТИМОХИНА

10 лет проработала с детьми инвалидами